— А это, — он взял дочь за руку и подвел к окну, — я написал для тебя, милая. Теперь, — он коснулся медальона, — я всегда буду знать, — где ты. И приду на помощь, если надо. Не снимай его, Ева.
Девушка внезапно покраснела. Отец, лаская губами ее ухо, шепнул: "Я же все уже видел, милая. Я буду тобой любоваться, счастье мое. Ты готова к служению?"
— Да, — она откинула голову назад. Горовиц, взяв ее лицо в ладони, улыбнулся: "Наша горлица улетает от нас, но остается вторая. Твоя тезка справится?"
— Конечно, — кивнула головой девушка. Отец ласково подтолкнул ее к двери: "Пойдем, месса начинается".
Она стояла на коленях в домовой церкви, искоса глядя на смуглое, хорошенькое лицо Евы Франк, что молилась рядом с отцом.
— Его тут нет, — поняла Ева, обежав глазами маленький зал. "Герр Теодор его зовут, я слышала".
Она вспомнила, как несколько дней назад столкнулась с ним на узкой лестнице, что вела в подвалы замка. Он стоял, подняв голову, рассматривая каменный, влажный свод. Услышав шаги Евы, он вежливо посторонился.
— Отличная кладка, — заметил мужчина, когда она проходила мимо. "Прошлый век, сейчас так не строят. Вам помочь, фрейлейн? — Теодор указал на бутылки вина в ее руках. "Спасибо, я сама, — она чуть покраснела. Уже поднявшись вверх, Ева обернулась, — он спускался по ступеням дальше, в самую темноту, что-то весело насвистывая.
— После служения, — сказала она себе, и набожно перекрестилась. "До утра никто из подвалов не выйдет, а то и позже. Я знаю, где его комната".
Ева посмотрела на прямую спину отца. Вздохнув, девушка подумала: "И он тоже внизу останется".
— Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis, — услышала она голос Франка. Он, поднявшись с колен, обвел глазами свой ближний двор: "Агнцы Божьи, избранное стадо мое! Паломники ждут нас в трапезной, а после этого мы начнем готовиться к служению, милые мои, — Франк поднял руки, разведя пальцы в благословении коэнов, и община низко опустила головы.
— Да обратят Господь, сын его Иисус, и дева Мария лица Свои к вам и дадут вам мир, — улыбнулся Франк. Люди стали подниматься с колен.
Федор осторожно открыл тяжелую, дубовую дверь подвала и оглянулся — в замке было тихо, только в нескольких окнах виднелись огоньки свечей. "Как сквозь землю провалились, — хмыкнул он, вдыхая влажный, сырой воздух. "На ужине чуть ли ни сто человек сидело, паломники эти самые. Франк им свои объедки посылал, — принято так у него, — потом опять завывал и трясся, а сейчас все исчезли. Хорошо, что я успел подвалы облазить, не заблужусь".
— Как в шахте, — смешливо подумал Федор, идя узким, черным коридором. "Тут хоть выпрямиться можно, не надо ползать".
Он остановился и прислушался — откуда-то издалека доносился шум. "Поют, — понял Федор. "Это в том самом углу, куда дверь закрыта была. Посмотрим, может, какую-нибудь щель найду".
Федор остановился перед уходящей вверх дверью, и, опустившись на колени, осмотрел ее: "В прошлом веке ключи грубые делали, в скважину все отлично видно". Внутри трепетало пламя свечей, расставленных вдоль стен, в тяжелых, бронзовых канделябрах.
Люди стояли на коленях, держась за руки, неотрывно глядя на черный проем в стене. "Вот и Франк, — Федор обвел глазами подвал, — и Горовиц рядом с ним. В белых одеждах, надо же". У женщин были распущены волосы, ряды людей раскачивались, заунывно что-то распевая. "Псалмы, что ли? — Федор увидел посреди зала возвышение. "А это для чего? И свиток какой-то у Франка в руках. Нет, не Псалмы".
— Шабтай Цви Малкейну, — тянулся припев. Когда община затихла, Франк, поднявшись, держа в руках свиток, дрожащим голосом сказал: "Дети мои! Избранное стадо Божье! Мессия близок, я слышу его шаги! Наш учитель, великий Шабтай Цви, наш царь, избранный спаситель Дома Израилева, говорил: "Я разрешил все, что доселе было запрещено — для того, чтобы привести Мессию в мир". Пусть Шехина, присутствие Господа на земле, освятит наши дела, пусть святые девы, наши белые голубицы — придут к нам!"
Франк и Горовиц одним сильным движением бросили свиток к черному проему. "Со мною с Ливана, невеста! Со мною иди с Ливана! О, единственная — она, голубица моя, чистая моя; единственная она! Кто она, блистающая, как заря? Прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами? — закричал Франк.
— Шехина, Шехина! — люди стали протягивать руки к стене. "Приди, Шехина, благослови нас!"
— Как сказано, — Франк рухнул на колени и стал биться головой об пол, — небо — престол Мой, а земля — подножие ног Моих; где же построите вы дом для Меня, и где место покоя Моего? — он зарыдал. Люди завопили: "Здесь, здесь, среди нас! Сойди к нам, беспорочная голубица! Освяти нас присутствием своим!"
Две обнаженные девушки, — повыше и пониже, — прошли по свитку и встали на возвышении. Федор невольно отвел глаза — ее каштановые волосы падали до бедер, в руке была свеча, она смотрела куда-то поверх голов тяжело дышащих людей. "Шхина! — заплакал Франк. "Господь с нами, дети мои, он не оставил нас! Мессия, приди, приди, Мессия! — он приник лицом к ногам девушек, что стояли совсем близко друг к другу, держась за руки, и плечи его затряслись.
Ева, на мгновение, опустила взгляд — отец улыбался. "Все, что было запрещено, стало разрешено! — сильным, громким голосом сказал он. Обернувшись, он разорвал рубашку на груди у молоденькой, лет пятнадцати, девушки. Ева увидела, как отец бросил ее спиной на свиток Торы, как она, сладко застонав, задрала вверх подол. Она слышала крик Франка: "Приди, Мессия, приди к нам!"
Федор сочно, вполголоса выругался. Не оборачиваясь, он пошел к выходу.
В комнате было темно. Дверь, неслышно отворившись, тут же закрылась. Ключ повернули в замке, легкие шаги пробежали по ковру. Федор, еще не проснувшись, почувствовал рядом с собой теплое, нежное тело. "Тихо, — сказал ему на ухо девичий голос: "На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. А теперь нашла".
— Нет, нет, — велел он себе, — нельзя, не смей.
Но она уже целовала его, — быстро, ласково. Ее губы — сухие, покорные, были совсем рядом. Федор, обняв ее, прижав к постели, запустив руки в распущенные, мягкие волосы, усмехнулся про себя: "Голубица".
Она коротко, сладко закричала. Федор, закрыл ей рот поцелуем, вдыхая запах свежести: "Все равно, я ее больше не увижу".
На площади было шумно. Пьетро, спускаясь со ступеней церкви, вглядываясь в толпу, сразу увидел рыжую голову.
— Пойдемте, — велел Федор, — сейчас зайца принесут, и вино я уже заказал.
Аббат устроился на деревянной скамье "Золотого Оленя", и протянул Федору конверт: "Как я и обещал. Документы надежные, не придерешься. Теперь вы Теодор Корнель, честь по чести. Хотя вам они понадобятся, только если поедете куда-то, в Париже месье Перроне и так знает — кто вы".